Начнём с воробышков? - Страница 13

Перфилов обычно не смотрел телевизор. Ни новости, ни развлекательные программы, ни художественные фильмы не вызывали у него интереса. От сериалов он плевался, а многочисленные концерты рождали в его воображении пыточные камеры с заключёнными в них певцами и подведённое к ним электричество.

Единственное, что он обожал, это ток-шоу.

Вся глупость человеческая, все эти интриги и тайны, вскрывающиеся на людях, слёзы и ненависть, измены и обманы заставляли его хохотать до слёз. На некоторых выпусках он чуть ли не рыдал, хлопал себя по ляжкам и показывал каким-то невидимым, но участвующим в просмотре зрителям пальцем на нелепых телевизионных чудиков: "Ты смотри, смотри!".

А как было не хохотать, когда один у другого украл автомобиль в отместку за то, что тот увёл у него жену, а тёща знала, но не знала, что дочь её спит ещё и с третьим?

В этот раз Перфилов напал на повтор одной из таких программ на заштатном кабельном канале. Улёгся с чашкой, впился глазами в экран. Лысеющий мужчина с худым, малоподвижным лицом поведал ему историю об отнятом женой ребёнке. "Она больная, больная! Вот заключение психиатра!" — он тряс справкой с оплывшей фиолетовой печатью. На лбу его вскипали морщины, из-за оттопыренной нижней губы показывались неровные жёлтые зубы.

Он был фермер, выращивал свиней и кроликов. Поднял хозяйство, отстроил дом. Жену привёз из города, год жили душа в душу. Родила.

И вдруг!

Перфилов фыркнул, брызнул кофе, когда сидящая в съёмочном павильоне массовка принялась дружно сочувствовать всхлипнувшему в микрофон пострадавшему. Он же жалок, жалок! — хотелось крикнуть ему. Всё ещё перевернётся с ног на голову! Ах, глупцы!

Вот оно, зло!

Где там я? Я никому и ничего. Я, возможно, святой на фоне уродов из телевизора. Но нет же, сука, вибрации!

Перфилов обнаружил ползущую по штанине гусеницу и потянулся выщелкнуть её пальцем, но замер. Это же опытный экземпляр!

Он подтянул колено к груди.

Гусеница была зелёная, с коричневыми крапинами. Мохнатенькая. С ленивой грацией она пересекала хлопчатобумажную брючную ткань. Перфилов тронул её ногтем, и гусеница сжалась, а затем подняла половину своего тела вверх.

Замечательно.

В студии тем временем на соседний от безутешного родителя диван сели родственники жены, оба розовомордые, в теле, она — в цветастом аляповатом, он — в уныло-сером. "Ты — сволочь! Справка поддельная! Что ж ты не расскажешь…"

Перфилов наставил на гусеницу палец.

— Умри, — сказал он ей.

Ну же!

— Сдохни!

Гусеница изменила маршрут и поползла прочь с колена.

— Куда!

Перфилов преградил ей путь ребром ладони. В телевизоре вяло изображали лёгкую потасовку родственник и фермер.

— Умри, — сказал Перфилов. — Ну, давай же! Я же зло. Поддержи моё реноме. Да не ползи ты!

Он попытался вернуть гусеницу на место, но, не рассчитав, надавил сильнее, чем нужно. Гусеница плюнула зелёным соком из задницы и скрючилась.

Н-да…

Перфилов сковырнул мёртвое насекомое и брезгливо вытер пальцы о брючину. Взять что ли несколько уроков у Вовки?

Он вдруг подумал: может, это и есть возможность изменить жизнь? Именно изменить, а не закончить? Может, Бог лучше понимает его желания. Когда ещё в Разгуляеве появится такой уникальный Вовка?

Участники ток-шоу, переругиваясь, сыпали междометиями.

И что я? — спросил себя Перфилов. Я же никто. Что я могу? Гусениц давить? А люди — уроды. Даже Вениамин Львович с вибрациями своими. Лена ещё эта… "Вы жалкий, жалкий!"… Да сдались они мне! Я не спаситель, я вообще…

Перфилов тоскливо выдохнул.

Мне жить не хочется, а тут то не лезь, то не злись, то изволь, то получи. Добавляет, знаете, жизненного оптимизма. Мне, мёртвому, конечно, всё равно будет…

Он выключил телевизор, неожиданно охладев к передаче. В груди ворочалось неуютное, глухое ощущение бессилия и неправильности, непоправимости происходящего. Ясно же, чья будет вина, если за насекомыми последуют птицы, а потом собаки. Моя. Конечно, моя. Не вибрирующих же!

Перфилов подумал, что погибнуть в схватке со Злом будет, наверное, даже почётно. Где мои бронежилет, крестик и Святое писание? Только что ж делать-то? Писать? Кому? Если вы не отзовётесь, мы напишем в "спортлото"…

Господи, ты не того избрал!

Ему почему-то вспомнился юноша с горящим взором и вырезанной иконкой на груди из "Мастера и Маргариты". Как его? Поэт Безродный… Или Бездомный. Я, кажется, буду походить на него. И с такими же перспективами! Меня упекут в психиатрическую лечебницу!

Перфилов рассмеялся.

— Нет, я не этого желал, — произнёс он вслух.

Он скрючился было на кровати и закрыл глаза, но совершенно не удивился, когда тут же несколько раз требовательно тренькнул дверной звонок.

Симптоматично. В покое его не оставят.

— Иду, — буркнул под нос Перфилов, засовывая ступни в противно-колкие от песка тапки. — Все сдохнете.

Прошаркав к двери, он не глядя в глазок открыл.

— Молодец, не трус, реально.

Возникший на пороге Веркин сожитель, подхватив оторопевшего Перфилова под локоть, безошибочно определил, где кухня, и повлёк его туда.

— Садись.

Он секунду или две придержал опустившегося на табурет Перфилова за плечи, словно предостерегая от побега.

В отличие от позавчерашнего, мужчина был более-менее трезв. Волосы не топорщились, лицо имело здоровый слабо-розовый цвет, щёки и подбородок демонстрировали следы бритья. Шишка на лбу, впрочем, не облагородилась и никуда не делась.

Был сожитель в широких штанах на подтяжках и рубашке в косую полоску с коротким рукавом. Из глубокого брючного кармана он тут же извлёк полулитровую бутылку водки и со звоном поставил в центр стола. Сев напротив, протянул руку: